Кажется, она вчера говорила что-то такое. Про болезненное ощущение красоты.
Когда я впервые после прошлогоднего падения выношу велосипед на улицу, включаю фонарь и неуверенно отпускаю тормоз, мне становится страшно. Необоснованная нервозность постепенно нарастает, мне неудобно и неловко, я боюсь набрать хоть какую-либо приемлемую скорость, к горлу подступает неприятный комок, и я еле сдерживаю себя, чтобы не устроить настоящую истерику - какое-то полузабытое состояние панического страха возвращается и, не находя объекта для своего воплощения, привязывается к велосипеду. Я веду очень медленно и сосредоточенно, не отвлекаясь от дороги и не рассматривая пустынные ночные улицы - и мое состояние остается незамеченным.
Когда мы подъезжаем к Днепрогесу, над городом все еще висит плотная, беспросветная ночь. Свет фары выхватывает участки асфальта и отбрасывает причудливые тени, я постепенно успокаиваюсь и начинаю анализировать ощущения. Внезапно замечаю, что пальцы мои дрожат значительно меньше, чем в прошлом году: овал рассеянного света больше не скачет рваными прыжками, и мне не приходится постоянно выравнивать руль резкими движениями.
Когда я стою на вершине холма, над раскинувшимся напротив городом медленно начинает сереть затянутое рваными облаками небо, над Днепром пронзительно кричат и хохочут чайки, и по поверхности воды тянутся цветные огненные дорожки. Пахнет влагой, утренней свежестью и степными цветами, а в окружающей тишине столько звуков и столько жизни, что невольно хочется вобрать ее вместе с новым глотком чистого, заповедного воздуха. Я смотрю на переплетение тропинок внизу, на маленькую змейку поезда на мосту, на купола деревянной церкви в отдалении и прочерченные темным цветом на фоне неба силуэты мачт. И внезапно понимаю, что не был здесь с тех пор, как... с тех пор, как... с тех пор, как... И мне внезапно становится легче дышать, и меня отпускает, и в груди разливается странное безотчетное ощущение счастья. Я некоторое время молча стою в стороне, а потом подхожу ближе к тете и впервые за всю ночь могу нормально начать разговор.
Когда кофейный вкус на губах почти исчезает, холод поднимается выше, а из-за порогов тихо выплывает небольшая яхта, солнце наконец-то восходит и раскрывает свой алый глаз в просвете между разорванными тучами. Почти сразу же с неба начинают падать тяжелые капли воды, и уже поздно прятаться - вскоре дождь идет в полную силу, и почему-то отчаянно весело, отчаянно хорошо - просто так, вместе с солнцем и вместе с льющейся теплой водой.
Когда я стою босиком на холодном песке, на противоположном берегу неспокойно спят заводы, а по дуге Днепрогеса ползет первый троллейбус, мои волосы уже почти сухие, только вьющиеся от избытка влаги сильнее обычного. Джинсы и олиемпийка еще влажные, но я не обращаю на это внимания. С разных сторон к нам подтягиваются птицы, пахнет водорослями и свежестью, и поверхность воды светло-голубая, ровная и нежная. Я слегка прикусываю губу и медленно стягиваю перчатки.
Когда я сижу на чужой кухне, стрелки часов приближаются к семи. В чашке остывает чай с чабрецом, я постепенно согреваюсь и понимаю, что хочу спать. Я слушаю разговоры, неспешно рассуждаю о том, что наконец-то смог понять этой ночью, и мне хорошо.
Когда я сижу в своей комнате, подтянув к груди колени, и снова пью чай, пытаясь согреться, я уже мало что понимаю и очень хочу спать. Рассуждения привели к намерению говорить, а не молчать, только рожденная на рассвете смелость и решительность немного выцвели и теперь выглядят импульсивными и слишком несерьезными. Но я все равно улыбаюсь, заправляю спутанные волосы за ухо и выключаю нетбук, чтобы потом растянуться на диване в обнимку с подушкой, уткнуться в нее носом и все же заснуть.
Когда мы подъезжаем к Днепрогесу, над городом все еще висит плотная, беспросветная ночь. Свет фары выхватывает участки асфальта и отбрасывает причудливые тени, я постепенно успокаиваюсь и начинаю анализировать ощущения. Внезапно замечаю, что пальцы мои дрожат значительно меньше, чем в прошлом году: овал рассеянного света больше не скачет рваными прыжками, и мне не приходится постоянно выравнивать руль резкими движениями.
Когда я стою на вершине холма, над раскинувшимся напротив городом медленно начинает сереть затянутое рваными облаками небо, над Днепром пронзительно кричат и хохочут чайки, и по поверхности воды тянутся цветные огненные дорожки. Пахнет влагой, утренней свежестью и степными цветами, а в окружающей тишине столько звуков и столько жизни, что невольно хочется вобрать ее вместе с новым глотком чистого, заповедного воздуха. Я смотрю на переплетение тропинок внизу, на маленькую змейку поезда на мосту, на купола деревянной церкви в отдалении и прочерченные темным цветом на фоне неба силуэты мачт. И внезапно понимаю, что не был здесь с тех пор, как... с тех пор, как... с тех пор, как... И мне внезапно становится легче дышать, и меня отпускает, и в груди разливается странное безотчетное ощущение счастья. Я некоторое время молча стою в стороне, а потом подхожу ближе к тете и впервые за всю ночь могу нормально начать разговор.
Когда кофейный вкус на губах почти исчезает, холод поднимается выше, а из-за порогов тихо выплывает небольшая яхта, солнце наконец-то восходит и раскрывает свой алый глаз в просвете между разорванными тучами. Почти сразу же с неба начинают падать тяжелые капли воды, и уже поздно прятаться - вскоре дождь идет в полную силу, и почему-то отчаянно весело, отчаянно хорошо - просто так, вместе с солнцем и вместе с льющейся теплой водой.
Когда я стою босиком на холодном песке, на противоположном берегу неспокойно спят заводы, а по дуге Днепрогеса ползет первый троллейбус, мои волосы уже почти сухие, только вьющиеся от избытка влаги сильнее обычного. Джинсы и олиемпийка еще влажные, но я не обращаю на это внимания. С разных сторон к нам подтягиваются птицы, пахнет водорослями и свежестью, и поверхность воды светло-голубая, ровная и нежная. Я слегка прикусываю губу и медленно стягиваю перчатки.
Когда я сижу на чужой кухне, стрелки часов приближаются к семи. В чашке остывает чай с чабрецом, я постепенно согреваюсь и понимаю, что хочу спать. Я слушаю разговоры, неспешно рассуждаю о том, что наконец-то смог понять этой ночью, и мне хорошо.
Когда я сижу в своей комнате, подтянув к груди колени, и снова пью чай, пытаясь согреться, я уже мало что понимаю и очень хочу спать. Рассуждения привели к намерению говорить, а не молчать, только рожденная на рассвете смелость и решительность немного выцвели и теперь выглядят импульсивными и слишком несерьезными. Но я все равно улыбаюсь, заправляю спутанные волосы за ухо и выключаю нетбук, чтобы потом растянуться на диване в обнимку с подушкой, уткнуться в нее носом и все же заснуть.